Сам по себе он был никто; за лицом (не схожим с другими даже на
скверных портретах эпохи) и несчетными, призрачными, бессвязными словами
крылся лишь холод, сон снящийся никому. Сначала ему казалось, будто все
другие такие же, но замешательство приятеля, с которым он попробовал
заговорить об этой пустоте, убедило его в ошибке и раз и навсегда заставило
уяснить себе, что нельзя отличаться от прочих. Он думал найти исцеление в
книгах, для чего - по свидетельству современника - слегка подучился латыни и
еще меньше - греческому; поздней он решил, что достигнет цели, исполнив
простейший обряд человеческого общежития, и в долгий июньский день принял
посвящение в объятиях Анны Хэтуэй.
Двадцати с чем-то лет он прибыл в Лондон. Помимо воли он уже наловчился
представлять из себя кого-то, дабы не выдать, что он - никто; в Лондоне ему
встретилось ремесло, для которого он был создан, ремесло актера, выходящего
на подмостки изображать другого перед собранием людей, готовых изображать,
словно они и впрямь считают его другим. Труд гистриона принес ему ни с чем
ни сравнимую радость, быть может первую в жизни; но звучал последний стих,
убирали со сцены последний труп - и его снова переполнял отвратительный вкус
нереальности. Он переставал быть Феррексом или Тамерланом и опять делался
никем. От скуки он взялся выдумывать других героев и другие страшные
истории. И вот, пока его тело исполняло в кабаках и борделях Лондона то, что
положено телу, обитавшая в нем душа была Цезарем, глухим к предостережениям
авгуров, Джульеттой, проклинающей жаворонка, и Макбетом, беседующим на
пустыре с ведьмами, они же - богини судьбы. Никто на свете не бывал
столькими людьми, как этот человек, сумевший, подобно египетскому Протею,
исчерпать все образы реальности. Порой, в закоулках того или иного сюжета,
он оставлял роковое признание, уверенный, что его не обнаружат; так, Ричард
проговаривается, что он актер, играющий множество ролей, Яго роняет
странные слова - "я - это не я". Глубинное тождество жизни, сна и
представления вдохновило его на тирады, позднее ставшие знаменитыми.
Двадцать лет он провел, управляя своими сновидениями, но однажды утром
почувствовал отвращение и ужас быть всеми этими королями, погибающими от
мечей, и несчастными влюбленными, которые встречаются, расстаются и умирают
с благозвучными репликами. В тот же день он продал театр, а через неделю был
в родном городке, где снова нашел реку и деревья своего детства и уже не
сравнивал их с теми, другими, в украшениях мифологических намеков и
латинских имен, которые славила его муза. Но здесь тоже требовалось кем-то
быть, и он стал удалившимся от дел предпринимателем, имеющим некоторое
состояние и занятым теперь лишь ссудами, тяжбами и скромными процентами с
оборота. В этом амплуа он продиктовал известное нам сухое завещание, из
которого обдуманно вытравлены всякие следы пафоса и литературности.
Лондонские друзья изредка навещали его уединение, и перед ними он играл
прежнюю роль поэта.
История добавляет, что накануне или после смерти он предстал перед
Господом и обратился к нему со словами: "Я, бывший всуе столькими людьми,
хочу стать одним - собой". И глас Творца сказал ему из бури: "Я тоже не я; я
выдумал этот мир, как ты свои созданья, Шекспир мой, и один из призраков
моего сна - ты, подобный мне, который суть все и никто". (с)Хорхе Луис Борхес
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий