БумДо. 21 и 22

Воскресенье.

Я вскакиваю в половине девятого и бегу варить кофе: я твердо решила, что это воскресенье станет образцом организованности и дисциплины. Умываюсь и одеваюсь. Главное - быть выше мелочей, не дать себе погрязнуть в них. Расталкиваю детей. Бурные протесты. Вывожу гулять собаку. Завтрак - одеты все как попало. Даниэль, в одних трусах, бренчит на гитаре, сидя в кровати, на которую я ставлю поднос с завтраком. Собака бросается будить Жака. За ней с величественным видом шествуют две кошки и усаживаются рядом с блюдом, где лежат рогалики. Кончился сахар.

Дрозд заливается во все горло. Его слух оскорблен пением Даниэля. Полина впохыхах натянула трусы, которые ей явно велики (кстати, чьи они - Даниэля? Или Жака?), трусы доходят ей до колен и по своей конструкции явно предназначены для мужчины, тем не менее она изъявляет желание в таком виде отправиться в церковь. Я прошу детей застелить постели (по правде говоря, сильно сомневаясь в успехе). Обоснованный отказ: сначала они хотят репетировать пьесу, которую мы готовим к Рождеству: «потом будет уже не до репетиций. А кровати могут подождать.» Подозреваю, что ждать им придется долго. Мы репетируем. Жак отказывается вставать с постели. Приступ радикулита? Пусть посмотрит за Хуанито: Долорес, отправившись, как всегда по воскресеньям, «немного проветриться», оставила его на наше попечение, и теперь он ползает по ковру. В десять минут одиннадцатого мы спохватываемся - в церковь придется бежать бегом. Куда-то запропастился мой левый сапог: дело рук Хуанито. У Венсана на ботинке, на самом видном месте - огромная дыра.

- Надевай кеды.

- Не могу, Хуанито пустил их в воду, в ванной.

Там они и плавают. Я вылавливаю их, кладу сушить. Венсан отправляется в церковь в дырявых ботинках, я впохыхах надеваю другие сапоги, засовываю в них брюки и становлюсь похожа на лихую наездницу. С оравой взлохмаченных детей врываюсь в церковь, Полина и здесь умудряется вертеться.

- Не люблю церковь, - объявляет она.

- Ты еще маленькая, могла и не ходить, - отвечает Альберта.

- Я не люблю церковь, но люблю бога, - уточняет эта малолетняя еретичка.

Я возвращаюсь: одиннадцать часов. Дома все верх дном. Так, теперь за продуктами. Потом в Батиньоль, проведать тетушку, отнести ей что-нибудь на обед, натереть Жаку поясницу перцовой мазью - в эту мазь я верю слепо, - приготовить еду. Дети упорно отказываются убирать кровати.

- Сначала нам нужно подышать свежим воздухом.

В Люксембургском саду нечего делать без мяча, а все мячи сгрыз наш пес Люк. Приходится расставаться с десятью франками.

Продукты. Волоку пудовую сумку по бульвару Сен-Мишель. Даниэль собирается отметить с друзьями сочельник, и ему нужны какие-нибудь «оригинальные» консервы. Короткий привал дома, чтобы сделать массаж Жаку. Он стонет. Вокруг постели громоздятся ящики: мы готовимся к переезду. Раньше двух мне от тетушки не вернуться, а Жак уже проголодался. И не хочет ждать ни меня, ни детей. Что-нибудь на скорую руку - яйца, стакан вина. Я тоже не могу устоять, присаживаюсь на краешек постели, выпиваю глоток вина, закусываю. Передышка. Половина первого. Теперь к тете, скорее. Расстояние приличное. Дорогой я стараюсь сосредоточиться на утренней проповеди, но ловлю себя на мыслях о рождественских подарках.

Добираюсь до тетушки. Доставляю грудку цыпленка, аккуратно упакованную в пергамент. Тетушка встречает меня сердечно.

- Вот так всегда, хочу повидать Жака, а являетесь вы, - говорит она. - Или наоборот.

- Жаль, что так получилось, тетя.

Коль скоро принцип соблюден и ее независимость провозглашена, тетушка смягчается и даже хихикает, предавшись воспоминаниям о своей молодости.

- До свидания, тетя.

- Уже?

- Мы ведь еще не обедали, и у меня обед не готов.

- Что за странность!

Обратный путь. Делать нечего, хватаю такси. Я - дома. Жак дремлет. Даниэль с приятелями в своей крошечной комнатушке: страшный вой электрогитар. Дрозд заходится, вне себя от возмущения. Кровати не убраны.

Я готовлю фондю - плавленый сыр с белым вином, это быстро и девочки любят. Они мало что любят. К тому же, у меня нет другого выбора: вчера вечером Даниэлю захотелось попить холодненького, холодильник остался открытым, и мясо, которое предназначалось для воскресного обеда, съели кошки. Я обращаю на это его внимание.

- Ничего страшного, - отвечает он снисходительно. - Я позавтракал в кафе.

Итак, снова поднос на нашей кровати, фондю, длинные вилки. Дети в восторге, и на том спасибо.

- Папа хоть не будет чувствовать себя таким одиноким.

Жак проснулся - одна кошка у него на голове, другая - на животе, он смеется. Гармония.

В последнюю минуту обнаруживается, что в спиртовке, на которой я готовлю фондю, кончается спирт. Половина третьего. По меньшей мере. Все закрыто. Дети бегут по соседям, пытаясь у кого-нибудь занять спирт. Они приносят добычу: миникалькулятор (реклама виски), складной метр, старый журнал «Пье никеле», два елочных шара, три карамельки и леденец. Видно, соседи просто подавали моим детям на бедность. За неимением лучшего я подливаю в спиртовку остаток виски. Виски горит, конечно, хуже, чем спирт, но в общем не так уж плохо. Жак, выпив вина, оживляется. Даниэль вносит свою лепту в наше застолье, описывая, что? он ел в кафе. Все в прекрасном расположении духа.

После обеда - вновь репетиция. У Полины, которая с большим талантом играет роль крокодила, недавно выпали все передние зубы. И потому всякий раз, когда она произносит: «Поглядите на мои зубы», - все дружно покатываются со смеху.

- У крокодилов тоже есть молочные зубы, - заявляет Полина.

Горячая дискуссия. Выпадают ли у крокодилов зубы?

Семь часов. Снова поднос, на нем сборная солянка: сосиски, крутые яйца, остатки шпината, который мы едим прямо из своих же чашек, внезапно обеспокоенные, что Долорес придется мыть слишком много посуды. Смотрим вестерн по телевизору. Должна признаться очень увлекательный. Даже слишком, так что я с опозданием замечаю, что дети, не отрывая взгляда от Марлен Дитрих, начали раздеваться, готовясь ко сну, и одежда кучей свалена на полу. Люк намеревается улечься поверх нее, Жак взрывается. Традиционная вспышка, недолгая и совершенно бесполезная. Полина, разобравшись в ситуации, из приличия начинает хныкать.

- .Дети совсем от рук отбились! Кровати не удосужились застелить. Пользуются тем, что родители измотаны!.. - И так далее в том же духе.

Наши милые крошки невозмутимы, они подбирают одежду и сваливают в столовой на буфет точно такой же кучей. Вместо собаки на нее ложится кошка. Все-таки почище. Потом возвращаются к нам для вечерней молитвы, радостные, безмятежные - любо-дорого смотреть.

- Думаю, мы здесь хлебнем напоследок, - говорит Жак, немного успокоившись.

Переезд через три дня.

Наконец-то можно лечь спать. Около полуночи меня внезапно разбудит Даниэль: забеспокоившись, заведен ли будильник, он придет проверить. Мы немножко поболтаем, потом нам захочется выпить сока, и мне снова придется вставать.

В понедельник утром я ухожу очень рано. Скорее, скорее разогнать этот туман в голове, избавиться от пустоты в душе. Но когда я иду в ванную через три наши комнаты, в полумраке один за другим, словно часовые по цепочке, меня окликают тоненькие голоса:

- Мам, это ты?

- Поцелуй меня.

- Ты куда?

Мой распорядок дня никогда не меняется, но каждое утро я слышу вопрос: «Ты куда?» Однажды в раздражении я бросила Альберте:

- На Елисейские, на танцульки.

- Желаю хорошо повеселиться, - только и сказала она и снова уснула.

Домик из картона.

Домик из картона,

Из бумаги лесенка, -

напевает Венсан.

У меня такое же впечатление. И все это подтверждает: в комнатах царит беспорядок, дети одеты кто во что горазд (Даниэль, вступив в отроческий возраст, отпустил волосы до плеч, навесил на себя какие-то кольца и цепочки и стал разительно похож на юного африканского царька или на статиста из «Опера? Комик»), постоянного заработка нет, и это еще усугубляется беспорядочным ведением хозяйства (мы то переоцениваем, то недооцениваем наши средства, отказываемся от прачечной, от сигарет, от приобретения марок - летом Жак в припадке экономии вздумал питаться исключительно молоком и нажил себе желтуху, - а потом вдруг даем обеды на двадцать персон, но утка с ломтиками апельсинов дымится на щербатых тарелках, сбитые сливки подаются в баночках из-под горчицы), да вдобавок еще эта разорительная привычка нанимать прислугу исходя из внешности: «Какое интересное лицо. В ней что-то есть», изрекает Жак, разглядывая - откинув голову, прищурив глаза - оторопевшую претендентку. Для меня решающую роль играет личная симпатия, безотчетный порыв, побуждающий меня нанять в судомойки будущую флейтистку, в кухарки - симпатичную пьянчужку, долго проработавшую в армейских столовых, для уборки квартиры - мать-одиночку, обремененную близнецами. Этот метод, который зиждется на эстетическом восприятии и сродстве душ, ни к чему хорошему обычно не приводил - по крайней мере в том. Что касается ведения хозяйства. Бывшая манекенщица ушла от нас в моих туфлях, пьянчужка доставила к столу мою младшую дочь (Полину) вниз головой и в таком виде пыталась усадить ее на детский стульчик, флейтистка каким-то загадочным способом, секрет которого она унесла с собой, умудрилась взорвать несколько водонагревателей. Сама я веду затяжную войну с разными солидными организациями (социальное страхование, семейное вспомоществование, пенсионное обеспечение, не говоря уж о том, что никакие налоги, ни прямые, ни косвенные, не удается оплатить в срок и пени возрастают с удручающей быстротой), войной, которая совершенно выбивает меня из колеи, а тут еще на меня обрушивается лавина оторванных пуговиц, дырявых носков, трусов с лопнувшей резинкой, перегоревших лампочек - без меня их никто не заменит, - отвинченных дверных ручек. (Неужели в других домах тоже отвинчивают дверные ручки? Я никогда не видела, чтобы в нормальных семьях двери были без ручек. Когда только они успевают их привинтить? И ни разу мне не удалось настигнуть таинственного злоумышленника, который откручивает ручки и совершает другие акты вандализма.)

Домик из картона. Я часто спрашиваю себя: моя ли в том вина? Или все это в порядке вещей? «Из бумаги лесенка.» А мне весь дом кажется бумажным. Прибавьте сюда еще ту бумагу, которую я так прилежно мараю и которая уходит от меня безвозвратно, прибавьте детские рисунки, разбросанные повсюду, полотна Жака, сваленные под лестницей, раскрытые книги, обрывки недописанных стихов, всякие коллажи и, наконец, блестящие безделушки, цена им грош, они охотно поселяются у нас и живут себе поживают, ничего не опасаясь, в отличие от дорогого саксонского фарфора (срок жизни его в лучшем случае - неделя) - вот тот пестрый, легкий и непрочный материал, из которого собран наш дом.

Здесь все разбивается, пылится, исчезает, все, кроме самого эфемерного. Нет порядка, нет режима, нет обеда, нет даже работы - что это за работа, если мы только и делаем, что малюем холст или покрываем каракулями бумагу? И вот результат: наши дети очень ловко клеят из картона солдатиков, очень охотно рисуют, пишут стихи, делают коллажи, ставят пьесы, танцуют, поют, смеются и плачут, но не чистят зубы, уходят в школу без портфелей, с обезоруживающей улыбкой предъявляют дневники, черные от двоек. И всегда готовы заниматься чем угодно, только не тем, чем должны заниматься школьники их возраста.

Друзья заходят и уходят в любое время дня и ночи, обедают, ужинают. И даже животные поселяются у нас, похоже, по собственной инициативе. Вместо пропавшей кошки появляется бездомная собака. Золотая рыбка была выиграна в лотерею и уже достигла канонического возраста - четыре года. Голубя с перебитым крылом мы встретили однажды на лестнице: завидев нас, он заковылял по ступенькам и уверенно остановился против нашей двери. Сомнений быть не могло. Он явно шел к нам. Три месяца он жил у Венсана в комнате. Быстро стал ручным, ночью спал рядом с Венсаном, на его подушке. Трогательное зрелище для тех, кто при этом не видел, что творится в комнате: под ногмаи хрустит зерно, и всюду следы голубиного помета, на который не скупятся голуби и который, как пишут в газетах, «бесчестит» городские памятники. Комната Венсана была совершенно обесчещена.

Я уж не говорю о других наших сожителях: о болотных черепахах - подарок нашего приятеля Бобби, который преподает детям основы классического танца («Репетитор по латыни был бы куда нужнее», - замечает Жанна, но разве мы виноваты, что наш приятель танцор, а не латинист), - о хомячках, более или менее эпизодических, о щенках, оставленных на попечение Долорес нашими соседями, уехавшими отдыхать, о певчем (да еще как!) дрозде - в конце концов его съела собака, - о кролике, которого Долорес выиграла в лотерею - из-за него мы две недели не могли войти в нашу вторую ванную, которой очень гордимся.

Собака, кошка, голубь, кролик - целый зверинец. Бумажный домик, домик, где двери то и дело хлопают, и я тщетно стараюсь эти двери прикрыть, законопатить эти щели, через которые все проникает, просачивается и все ускользает, утрачивается. А надо ли - закрывать, законопачивать, прибирать, ставить на место?

/Ф. Малле-Жорис "Бумажный домик"/

• День и ночь: есть ли разница? Пару слов о кремах...