Да уж, ну и каша творится у меня в голове. Вчера на дне рождения подруги снова разболтала про свой фетиш - батистовую рубашку, только почему я её приписала Чёрному принцу?!
Далее - та самая глава, которая повлияла на формирование фетиша. Конечно, сама рубашка здесь ни при чём, мне симпатичен герой этой главы - граф Эдмунд Кентский - только и всего. Чёрный принц тоже на что-то повлиял, надо бы перечитать "Когда король губит Францию", вспомнить, а то каша эта невмоготу уже.
Морис Дрюон, "Французская волчица", глава 6 (читать полностью можно здесь)
Тревога застала графа Эдмунда Кентского в одной из комнат замка, где он
в тщетных поисках прохлады улегся прямо на каменный пол. Он лежал в одних
полотняных штанах, с обнаженным торсом, разбросав руки, и не шевелился,
сраженный бордосской жарой. Растянувшись рядом с ним, прерывисто дышала
его любимая борзая.
Собака первая услышала набат. Она приподнялась на передних лапах,
вытянула морду, прижав подрагивающие уши. Молодой граф Кентский вышел из
полусонного оцепенения, потянулся и внезапно понял, что в Ла Реоле звонят
во все колокола. В мгновение ока он был на ногах, схватил рубашку из
легкого батиста, валявшуюся на кресле, и поспешно натянул на себя.
За дверью уже слышались торопливые шаги. Сенешаль мессир Ральф Бассе
вошел в комнату в сопровождении нескольких местных сеньоров, сира де
Бержерака, баронов де Бюдо и де Мовзэна и сира де Монпеза, из-за которого
разгорелась вся эта война - так по крайней мере считал он сам и немало тем
гордился.
Бассе был и впрямь почти карлик; молодой граф Кент всякий раз дивился
его росту, когда сенешаль появлялся перед ним. При этом он был кругл как
бочонок, ибо отличался необычайной прожорливостью; он в любой момент готов
был разразиться гневом, от чего у него вздувалась шея и глаза выкатывались
из орбит.
Борзая терпеть не мог сенешаля и при его появлении громко залаяла.
- Пожар или французы, мессир сенешаль? - осведомился граф Кентский.
- Французы, ваше высочество, французы! - воскликнул сенешаль, которого
даже покоробило от этого вопроса. - Идите взгляните сами. Их уже видно.
Граф Кентский склонился над оловянным зеркальцем, желая привести в
порядок светлые букли у висков, и последовал за сенешалем. В белой рубашке
с напуском и распахнутым воротом, в сапогах без шпор и с непокрытой
головой, он среди этих вооруженных до зубов баронов в железных кольчугах
производил впечатление человека смелого, грациозного, но в то же время
довольно легкомысленного.
Он вышел наружу, и его оглушил звон колоколов, ослепило яркое
августовское солнце. Борзая завыла.
Все поднялись на самый верх большой круглой башни под названием Томас,
построенной Ричардом Львиное Сердце. Чего только не настроил этот
предок... Укрепления вокруг Тауэра, Шато-Гайяр, крепость Ла Реоль...
У подножия почти отвесного склона текла широкая поблескивавшая на
солнце Гаронна, путь которой был отмечен множеством излучин; она бежала по
огромной плодородной равнине, простиравшейся до синевшейся у самого
небосклона полоски Аженских гор.
- Я ничего не различаю, сказал граф Кент, ожидавший увидеть французские
авангарды на подступах к городу.
- Да вон они, ваше высочество, - громко кричали бароны, надеясь
заглушить гул набата. - Смотрите вдоль реки, вверх по течению, в сторону
Сент-Базеля!
Прищурив глаза и приложив щитком ладонь ко лбу в защиту от солнца, граф
Кентский наконец разглядел рядом с лентой реки вторую поблескивавшую
ленту. Ему объяснили, что это блестят на солнце панцири рыцарей и
лошадиные попоны.
А звон колоколов по-прежнему разрывал воздух. Как это у звонарей
хватало силы? На улицах городка, особенно перед ратушей, волновались
жители. Какими маленькими казались все эти люди с зубцов крепости. Словно
насекомые. По всем дорогам, ведущим к городу, двигались перепуганные
крестьяне; кто тащил на веревке корову, кто собирал разбежавшихся коз, кто
погонял стрекалом быков в упряжке. Люди убегали с полей, с минуту на
минуту нахлынут и жители соседних деревень с пожитками за спиной или в
тачке. И всему этому люду предстоит расположиться как попало в городе, где
и без того уже тесно, так как здесь стоит войско и рыцари Гиэни...
- Только часа через два мы сможем точно определить численность
французского войска, а до стен города они доберутся не раньше ночи, -
заметил сенешаль.
- Да, плохое время для войны, - бросил в сердцах сир де Бержерак,
который несколько дней назад уже бежал из Сент-Фуа-ла-Гранд при
приближении французов.
- Почему же плохое? - спросил граф Кентский, показывая на безоблачное
небо и на восхитительную равнину, расстилавшуюся перед ними. - Правда,
немного жарковато, но лучше жара, чем дождь и грязь. Если бы аквитанцы
знали, что значит воевать в Шотландии, они не стали бы жаловаться!
- Потому что наступил сбор винограда, ваше высочество, - проговорил сир
де Монпеза, - потому что вилланы озлятся, видя, как топчут их урожай, и
будут наверняка ставить нам палки в колеса. Граф Валуа знает, что делает;
в 1294 году он поступил точно так же: уничтожал все на своем пути, чтобы
наш край поскорее изнемог от войны.
Граф Кентский пожал плечами. Что значит для бордосских виноделов потеря
нескольких бочонков вина; независимо от того, идет война или нет, здесь
все равно будут пить кларет. Вершину Томаса внезапно овеял легкий ветерок,
раздул распахнутую рубашку молодого принца и приятно освежил кожу. Сколько
радости доставляет иногда простое ощущение жизни!
Граф Кентский облокотился о нагретые солнцем камни башенного зубца и
замечтался. В двадцать три года он - королевский наместник целого
герцогства, то есть наделен всеми королевскими правами: может вершить суд,
вести войну, распоряжаться финансами. Здесь он как бы представляет особу
короля. Достаточно ему сказать: "Хочу", и все бросятся выполнять его
желание. Может приказать: "Повесить!.." Правда, он не собирался отдавать
такого приказа, но мог его отдать. А главное, он был далеко от Англии,
далеко от двора, от сводного брата, от его причуд и вспышек гнева, от его
вечной подозрительности, далеко от Диспенсеров, с которыми по
необходимости приходилось делать вид, что ладишь, хотя в душе он терпеть
не мог их отродья. Здесь же он был предоставлен самому себе, был сам себе
хозяин и хозяин всего, что его окружало. К крепости приближалась армия,
которую ему предстояло атаковать и, вне всякого сомнения, победить. Один
астролог предсказал графу, что в возрасте между двадцатью четырьмя и
двадцатью шестью годами он совершит самые свои выдающиеся деяния и тем
добьется высокого положения... И вот его детские грезы внезапно
становились явью. Обширная долина, рыцари в доспехах, власть суверена...
Нет, и в самом деле, впервые со дня рождения он ощущал столь полно счастье
жизни. Голова слегка кружилась, словно он опьянел, но опьяняли его
собственные мысли, этот ветерок, овевающий грудь, и бескрайний горизонт...
- Какие будут приказания, ваше высочество? - спросил мессир Бассе,
начинавший терять терпение.
Граф Кентский обернулся и посмотрел на коротышку сенешаля не без
высокомерного удивления.
- Приказания? - повторил он. - Скажите, чтобы трубили тревогу, мессир
сенешаль, и сажайте ваших людей на лошадей. Мы выступим навстречу врагу и
атакуем его.
- Но какими силами, ваше высочество?
- Да вашими же войсками, Бассе, черт возьми!
- Ваше высочество, у нас здесь самое большее две сотни воинов, а на нас
движется, по полученным сведениям, более полутора тысяч. Не так ли, мессир
де Бержерак?
Сир Реджинальд де Пон де Бержерак подтвердил слова Бассе кивком головы.
Шея коротышки сенешаля побагровела и вздулась сильнее обычного; он
действительно тревожился и еле сдержался от гневной вспышки перед лицом
такого бездумного легкомыслия.
- А о подкреплениях еще ничего не известно? - спросил граф Кентский.
- Ничего, ваше высочество! По-прежнему ничего! Простите меня, но ваш
брат король, по-моему, бросил нас на произвол судьбы.
Уже целый месяц они ждали эти пресловутые английские подкрепления. И,
ссылаясь на это, коннетабль Бордо, у которого были войска, не двигался с
места, ибо получил от короля Эдуарда приказ выступать только после
прибытия подкреплений. Оказывается, юный граф Кент был не так уж всесилен,
как думал...
Так как приходилось ждать, так как людей не хватало и было неизвестно
даже, погрузились ли обещанные подкрепления на суда, его высочество Валуа
беспрепятственно будет разгуливать по всему герцогству от Ажена до
Марманда и от Бержерака до Дюра, как по собственному парку. И теперь, хотя
дядя Валуа был совсем рядом, во главе своей длинной стальной ленты, с ним
ничего нельзя было сделать!
- И вы тоже разделяете это мнение, Монпеза? - спросил граф Кентский.
- К сожалению, ваше высочество, увы, к большому сожалению, - ответил
барон де Монпеза, покусывая черные усы.
Ибо он жаждал мести; Валуа в наказание за его неповиновение приказал
разрушить его замок.
- А вы, Бержерак? - спросил Кент.
- Я чуть не плачу от бешенства, - ответил Пон де Бержерак со
своеобразным поющим акцентом, характерным для сеньоров этого края.
Эдмунд Кентский не стал утруждать себя и выяснять мнения баронов Бюдо и
Фарг де Мовзэна; они не знали ни французского, ни английского языка и
говорили только по-гасконски, а Кент ничего не понимал в-их тарабарщине. К
тому же выражение их лиц было и без того достаточно красноречиво.
- Тогда прикажите закрыть ворота, мессир сенешаль, и приготовьтесь к
осаде. А когда прибудут подкрепления, они ударят по французам с тыла, и,
возможно, так будет даже лучше, - сказал граф Кентский, желая утешить
самого себя.
Он почесал копчиками пальцев морду своей борзой, затем снова
облокотился на теплые камни и принялся наблюдать за тем, что делается в
долине. Старинная пословица гласила: "Кто владеет Ла Реолем, тот владеет
Гиэнью". Вот и продержимся здесь столько времени, сколько потребуется.
Слишком легкое продвижение почти столь же изнурительно для войска, как
и отступление. Не встречая сопротивления, которое позволило бы сделать
остановку хотя бы на один день и перевести дух, французская армия шла и
шла без отдыха уже более трех недель, точнее, ровно двадцать пять дней.
Огромное войско, отряды рыцарей, оруженосцы, лучники, повозки, походные
кузницы, кухни и, наконец, торговцы и содержатели притонов растянулись
более чем на лье. Лошади растирали в кровь загривки, и не проходило и
четверти часа, чтобы какая-нибудь из них не теряла подковы. Многим рыцарям
пришлось отказаться от доспехов, ибо в такую жару там, где натирало
железо, делались раны и нарывы. Пехотинцы с трудом тащили свои тяжелые
башмаки, подбитые гвоздями. В довершение всего знаменитые аженские сливы
тоже причинили немало бед - на ветках они казались совсем спелыми, а когда
солдаты, страдая от жажды, наворовали их в садах, подействовали, как самое
сильное слабительное; то и дело кто-нибудь отделялся от колонны, скрываясь
в придорожные кусты.
<...>
Коннетабль проснулся, повернул голову и выставил из-под шлема ухо,
чтобы послушать, о чем говорят начальники его отрядов. Он послал графа
Булонского в разведку. Через час граф вернулся и сообщил, что объехал
город со стороны холмов. Все ворота закрыты, и не видно, чтобы гарнизон
собирался выйти из крепости. В связи с этим решено было разбить лагерь тут
же, на месте, отряды расположились как попало. Виноградные лозы,
карабкавшиеся вверх по стволам деревьев и высоким жердям, образовывали
удобные убежища в виде беседок. Сраженное усталостью войско заснуло, как
только на небо зажглись первые звезды.
Молодой граф Кентский не удержался от искушения. Всю ночь, чтобы хоть
как-то убить время, он играл в кости со своими оруженосцами, а наутро,
вызвав сенешаля Бассе, приказал ему привести в боевую готовность свою
кавалерию и перед рассветом, не трубя тревоги, выбрался из города через
потайной ход.
Французы, храпевшие в виноградниках, пробудились ото сна лишь тогда,
когда гасконские кавалеристы на всем скаку ворвались в их расположение.
Французы поднимали головы и тут же в страхе падали ниц, видя, как над ними
мелькают лошадиные копыта. Эдмунд и его соратники с наслаждением носились
среди этих полусонных людей, рубя мечами направо и налево, обрушивая
булавы и тяжелые боевые бичи со свинцовыми гирями на конце на голые ноги
неприятельских солдат и на не защищенные ни кольчугой, ни панцирем бока.
Раздавался треск костей, и над французским лагерем послышались крики
ужаса. Палатки нескольких сеньоров рухнули. Но вот, перекрывая шум
схватки, прогремел зычный голос: "За мной, за Шатийоном!" И в лучах
восходящего солнца взметнулся стяг коннетабля с пурпуровым гербом,
золоченую верхнюю часть которого пересекали три бело-голубые вертикальные
полосы. Поверху извивался дракон, а снизу герб держали в лапах два золотых
льва. Это крикнул старик Гоше, который благоразумно расположил на отдых
своих рыцарей несколько поодаль и теперь спешил на выручку. Слева и справа
в ответ раздались призывы: "Артуа, вперед!.. За мной, за Валуа!"
Вооруженные чем попало, кто пеший, кто верхом, рыцари бросились на врага.
Лагерь был слишком разбросан, слишком обширен, а французские рыцари
слишком многочисленны, чтобы граф Кентский мог продолжать свой
опустошительный налет. Гасконцы скоро заметили, что их хотят взять в
клещи. Кент едва успел дать сигнал к отступлению, галопом доскакал до
ворот Ла Реоля и скрылся за ними, а затем, поздравив всех с победой и сняв
доспехи, со спокойной совестью отправился спать.
Во французском лагере царило смятение; отовсюду доносились стоны
раненых. Среди убитых, а их было около шестидесяти, находились Жан де
Баре, один из маршалов, и граф Булонский, тот самый, который накануне
ездил в разведку. В лагере глубоко сожалели, что двух этих знатных
сеньоров и отважных воинов постигла столь внезапная и нелепая смерть: быть
убитым, едва пробудившись ото сна.
Тем не менее отвага Кента внушала уважение. Сам Карл Валуа, который еще
накануне заявлял, что в два счета расправится с этим юнцом, если
встретится с ним в поединке, изменил мнение и говорил чуть ли не с
гордостью:
- Ну что, мессиры? Не забывайте, он мой племянник!
Несмотря на свое уязвленное самолюбие, недуги и жару, Карл Валуа тотчас
же после пышного погребения маршала де Баре стал готовиться к осаде
города. Он действовал при этом не только энергично, но и со знанием дела,
ибо при всем своем безграничном тщеславии был действительно незаурядным
военачальником.
Все подъездные пути к Ла Реолю были перерезаны, и за всей округой
установлено тщательное наблюдение. Поблизости от стен начали копать рвы,
делать насыпи и прочие земляные сооружения, с тем чтобы разместить под их
прикрытием лучников. На наиболее удобных участках расчистили площадки для
установки огнедышащих жерл. Одновременно возводились высокие деревянные
постройки для арбалетчиков. Его высочество поспевал повсюду, проверял,
приказывал, торопил. Несколько поодаль рыцари разбили круглые палатки и
шатры, над которыми развевались их стяги. Шатер Карла Валуа, возвышавшийся
над лагерем и даже над осажденным городом, представлял собой настоящий
замок из расшитой ткани. Весь лагерь расположился широким амфитеатром на
склонах холмов.
Тридцатого августа Валуа наконец получил полномочия королевского
наместника. Настроение его сразу улучшилось, казалось, он не сомневается в
том, что война уже выиграна.
Два дня спустя оставшийся в живых маршал Матье де Три, Пьер де Кюньер и
Альфонс Испанский, впереди которых шли трубачи с белым флагом
парламентеров, подошли к стенам Ла Реоля, чтобы передать графу Кентскому
от имени всемогущего и великого сеньора Карла графа Валуа, наместника
короля Франции в Гаскони и Аквитании, приказ о сдаче и о передаче в их
руки всего герцогства за измену и отказ от принесения присяги в верности.
На что сенешаль Бассе, вставший на цыпочки (иначе его не разглядели бы
между зубцами стены), ответил от имени графа Эдмунда Кентского, наместника
английского короля в Аквитании и Гаскони, что требования эти неприемлемы и
что только сила может заставить графа покинуть город и отдать герцогство.
После этого в соответствии с принятыми правилами была объявлена осада и
каждый из противников вернулся к своим делам.
Его высочество Валуа приказал тридцати подрывникам, предоставленным ему
епископом Меца, начать работу. Они должны были сделать подкоп под стены,
поместить там бочонки с порохом и запалить фитили. Юг, "инжениатор",
состоявший при герцоге Лотарингском, посулил, что операция эта произведет
настоящее чудо. Крепостная стена раскроется, словно цветок весной.
Но осажденные, услышав глухие удары, расположили вдоль всех стен сосуды
с водой, и по тому, в каких сосудах на воде появлялась рябь, определяли
места, где французы рыли свои подземные ходы. В этих местах они в свою
очередь начали рыть подземные галереи, но работали только ночью, тогда как
лотарингские подрывники работали днем. Однажды утром галереи противников
соединились, и под землей, при свете свечных огарков, произошла ужасная
бойня: те, кто остался в живых, выбрались на поверхность, покрытые потом,
грязью и кровью, с обезумевшим взглядом; казалось, они вырвались из ада.
Тогда, воспользовавшись тем, что площадки для стрельбы были готовы, его
высочество Валуа решил пустить в ход огнедышащие жерла.
Это были огромные стволы из толстой бронзы, схваченные железными
обручами и посаженные на деревянные лафеты без колес. Для перевозки
каждого из этих чудовищ требовался десяток лошадей, а для его установки,
наводки и зарядки - два десятка солдат. Каждый ствол поместили как бы в
ящик из толстых деревянных брусьев, чтобы защитить прислугу в случае, если
жерло разорвет.
Эти орудия, доставленные из Пизы, были сначала переданы сенешалю
Лангедока, который затем направил их в Кастельсаразэн и Ажен.
Обслуживающие их итальянцы называли эти жерла бомбардами из-за
производимого ими шума.
Посмотреть на работу бомбард собрались все знатные сеньоры и
военачальники. Коннетабль Гоше пожимал плечами и, презрительно кривя губы,
твердил, что не верит в разрушительную силу этих махин. И почему люди так
склонны доверять каким-то сомнительным новшествам, когда можно преспокойно
пользоваться отличными катапультами, требюше и таранами, испытанными на
протяжении веков? Разве когда-нибудь он, Шатийон, нуждался в каких-то
ломбардских литейщиках, чтобы взять крепость? Военный успех решали
мужество души и сила мускулов, а вовсе не какой-то порох алхимиков, от
которого чересчур разит сатанинской серой!
Бомбардиры разожгли около каждой бомбарды угли в жаровнях, на которых
раскалялись докрасна железные прутья. Затем они принялись заряжать
бомбарды через жерла: сначала совками из кованого железа насыпали порох,
потом заложили пыжи из пакли, после чего вкатили в каждый ствол по
большому каменному ядру, весившему около ста фунтов. Затем насыпали
немного пороха в углубление, устроенное в казенной части бомбард и
соединявшееся через небольшое отверстие с находившимися внутри ствола
зарядом.
Всех присутствующих попросили отступить на пятьдесят шагов. Орудийная
прислуга легла ничком на землю, закрыв уши руками; около каждой бомбарды
осталось стоять лишь по одному бомбардиру, который должен был длинным,
раскаленным докрасна прутом поджечь порох. После чего бомбардиры тоже
попадали на землю и прижались к воздвигнутым около лафетов деревянным
ограждениям.
Взметнулись красные языки пламени, задрожала земля. По долине Гаронны
прокатился гул, и его было слышно от Марманда до Лангона.
Бомбарды заволокло черным дымом; от отдачи лафеты врезались в рыхлую
почву. Коннетабль кашлял, плевал и чертыхался. Когда облако пыли осело и
дым рассеялся, присутствующие увидели, что одно ядро упало в расположение
французского войска и только благодаря чуду никого не убило. Зато другое
ядро, по-видимому, пробило крышу городского дома.
- Много шуму, а результаты пустяковые, - ворчал коннетабль. - С помощью
старых баллист с пращой все бы эти ядра достигли цели, и мы не задыхались
бы от дыма.
А в Ла Реоле сначала никто не понял, почему с крыши дома мэтра
Дельпюка, нотариуса, на улицу внезапно обрушился целый каскад черепицы,
никто не понял также, почему вдруг в безоблачном небе прогрохотал гром.
Затем из дома в ужасе выскочил сам мэтр Дельпюк, вопя, что какое-то
огромное каменное ядро угодило в его кухню.
Тогда жители бросились к крепостным стенам, но не увидели во
французском лагере ни одного громоздкого орудия, обычно применяемого при
осадах. После второго, тоже не слишком меткого, залпа - ядра ударили в
стену, и она пошла трещинами - осажденные убедились, что шум и ядра
извергают длинные, лежащие на холме трубы, над которыми вьются клубы дыма.
Всех охватил ужас, женщины бросились к церкви, моля господа уберечь их от
этого сатанинского изобретения.
Так в войнах, которые вели страны Запада, был сделан первый пушечный
выстрел.
Утром 22 сентября мессиры Рамон де Лабизон, Жан де Мираль, Эмбер Экло,
братья Доа, Барсан де Пэн и нотариус Эли де Малена - все шестеро
должностные лица Ла Реоля, а также несколько горожан обратились к графу
Кентскому с просьбой принять их. Они изложили наместнику английского
короля длинный перечень жалоб тоном, весьма далеким от покорности и
уважения. В городе не осталось ни съестных припасов, ни воды, ни крыш. В
водоемах уже просвечивало дно, в амбарах - хоть шаром покати, и у жителей
не хватало больше сил выносить этот дождь ядер, обрушивавшийся на город
чуть ли не каждые четверть часа в течение уже трех недель. Ядра убивали
спящих прямо в кровати, детей на улицах. Больница была переполнена
больными и ранеными, церковные склепы завалены трупами. Одно ядро пробило
насквозь колокольню церкви святого Петра, и колокола упали на землю с
таким грохотом и звоном, что казалось, настал конец света. И каждому было
ясно, что господь бог отвернулся от англичан. Кроме того, подошло время
сбора винограда, по крайней мере на тех виноградниках, которые не успели
разорить французы, и жители не желали, чтобы урожай сгнил на лозах.
Население, подстрекаемое владельцами виноградников и торговцами, готово
было взбунтоваться и, если понадобится, сразиться с солдатами сенешаля,
чтобы ускорить сдачу города.
Пока посетители беседовали с графом Кентом, раздался свист ядра и за
ним шум рухнувшего здания. Борзая графа Кентского завыла. Усталым
движением хозяин заставил ее замолчать.
Еще несколько дней назад Эдмунд Кентский понял, что сдача крепости
неизбежна. Но он упрямо продолжал сопротивление, хотя это нельзя было
оправдать никакими разумными доводами. Его поредевшие и упавшие духом
после длительной осады войска были не способны противостоять приступу. А
новая вылазка теперь, когда противник укрепил свой лагерь, была бы чистым
безумием. И вот сейчас в довершение всего жители Ла Реоля угрожают
восстанием.
Граф Кентский повернулся к сенешалю Бассе.
- Верите ли вы еще, что из Бордо прибудет подкрепление, мессир Ральф? -
спросил он.
Но не сенешаль, а сам граф Кентский, вопреки всякой очевидности, верил
в прибытие этих пресловутых обещанных ему подкреплений, которые должны
были ударить в тыл армии Карла Валуа.
Ральф Бассе окончательно обессилел и без колебаний обвинил короля
Эдуарда и Диспенсеров в том, что они бросили защитников Ла Реоля на
произвол судьбы. Все это, по его мнению, сильно походило на предательство.
Такое же уныние было написано на лицах сира де Бержерака, де Бюдо и де
Монпеза. Никто не желал умирать за короля, который нимало не заботился о
своих преданных слугах. Слишком плохо оплачивалась верность.
- Есть ли у вас белый флаг, мессир сенешаль? - спросил граф Кентский. -
Прикажите поднять его над крепостью.
Через несколько минут бомбарды умолкли, и французский лагерь погрузился
в глубокую, настороженную тишину, какой встречают долгожданные события. Из
Ла Реоля вышли парламентеры; их провели в шатер маршала де Три, который
сообщил общие условия сдачи. Разумеется, город должен быть сдан; но вместе
с тем граф Кентский подпишет и провозгласит передачу всего герцогства в
руки наместника французского короля. Грабежей не будет, в плен никого не
возьмут, кроме заложников, и наложат контрибуцию. Сверх того, граф Валуа
приглашал графа Кентского к себе на обед.
В шатре, расшитом французскими лилиями, где его высочество Валуа жил
уже почти месяц, был устроен богатый пир. Граф Кентский прибыл в своих
самых роскошных доспехах, но был бледен и старался держаться с
преувеличенным достоинством, чтобы скрыть свое унижение и скорбь. Его
сопровождали сенешаль Бассе и несколько гасконских сеньоров.
Оба королевских наместника, победитель и побежденный, разговаривали
между собой довольно холодным тоном, но обращались друг к другу со
словами: "мессир племянник" и "мессир дядя", как люди, между которыми даже
война не в силах порвать родственные узы.
Его высочество Валуа усадил графа Кентского напротив себя.
Изголодавшиеся за время осады гасконские рыцари с жадностью набросились на
еду.
Обе стороны изощрялись в любезностях и восхваляли отвагу друг друга,
будто речь шла о простом турнире. Графа Кентского поздравили с успехом
стремительной вылазки, которая стоила жизни одному из французских
маршалов. Граф Кентский ответил столь же учтиво и высоко оценил действия
дяди, осадившего крепость и применившего огненные жерла.
- Вы слышите, мессир коннетабль, и вы, мессиры? - воскликнул Валуа. -
Слышите, что говорит мой благородный племянник?.. Без наших бомбард,
стреляющих ядрами, город продержался бы четыре месяца. Запомните это
хорошенько!
Через стол, уставленный подносами, кубками и кувшинами, граф Кентский и
Мортимер внимательно наблюдали друг за другом.
Как только пир был окончен, главные военачальники уединились для
обсуждения договора о временном прекращении военных действий, включавшего
множество статей. По правде говоря, граф Кентский готов был уступить по
всем пунктам, если не считать отдельных формулировок, которые могли
поставить под сомнение законность власти английского короля; возражал он
также и против того, что сенешаля Бассе и сира Монпеза включили в список
заложников. Так как они арестовали и повесили нескольких должностных лиц
французского короля, можно было не сомневаться в том, какая их ждет
участь. Однако Валуа настаивал на выдаче ему сенешаля и, главное,
зачинщика мятежа в Сен-Сардо.
В переговорах принимал участие и лорд Мортимер. Он попросил, чтобы ему
разрешили побеседовать с глазу на глаз с графом Кентским, но коннетабль
запротестовал. Нельзя обсуждать вопрос о перемирии при посредстве
перебежчика из лагеря противника! Однако Робер Артуа и Карл Валуа выразили
полное доверие Мортимеру, и англичане отошли в угол шатра.
- Неужели вам так хочется, лорд, поскорее вернуться в Англию? - спросил
Мортимер.
Граф Кентский промолчал.
- ...И предстать перед вашим братом, королем Эдуардом, приступы гнева и
несправедливость коего вам достаточно известны, - продолжал Мортимер, - и
который к тому же будет упрекать вас за поражение, хотя виновны в нем
Диспенсеры? Ибо вас предали, лорд, вы сами знаете это. Нам известно, что
вам обещали прислать подкрепления и клятвенно заверяли, что они уже в
пути, тогда как никто их даже не собирался "погрузить на корабль. А что вы
скажете о приказе, данном сенешалю Бордо и запрещавшем ему оказывать вам
помощь до прибытия подкреплений, которых никто и не думал посылать? Разве
это не предательство? Не удивляйтесь, что я так хорошо осведомлен, я
обязан этим ломбардским банкирам... Задавались ли вы вопросом, какова
причина столь преступного вероломства в отношении вас? Неужели вы не
видите, почему все это делается?
Граф Кентский продолжал хранить молчание; слегка склонив голову, он
рассматривал свои ногти.
- Вернувшись отсюда победителем, вы, милорд, превратились бы в
постоянную угрозу для Диспенсеров, - продолжал Мортимер, - вы приобрели бы
слишком большой вес в королевстве. И они предпочли видеть вас в опале, как
побежденного, пусть даже ценой Аквитании. Что для людей, единственная
забота которых присваивать себе поместья знатных баронов, что для них
потеря Аквитании? Понимаете теперь, почему три года назад я оказался перед
выбором - либо бороться за Англию против короля, либо за короля против
Англии? Кто поручится, что тотчас же по возвращении вас не обвинят в
измене и не бросят в темницу? Вы еще молоды, милорд, и не знаете, на что
способны эти мерзкие люди.
Граф Кентский отбросил свои белокурые локоны за уши и не торопясь
ответил:
- Теперь я узнал их, милорд, на собственной шкуре.
- Не согласились ли бы вы предложить себя в качестве первого заложника,
при том условии, конечно, что с вами будут обращаться, как с принцем
крови? Сейчас, когда Аквитания потеряна для Англии, и боюсь, что потеряна
навсегда, наш долг спасти само королевство; и сделать это мы сможем,
только находясь здесь.
Юный граф поднял на Мортимера удивленный взгляд, однако барон прочел в
нем согласие.
- Еще два часа назад, - проговорил граф Кент, - я был наместником моего
брата короля, а сейчас вы предлагаете мне примкнуть к мятежникам?
- Эти два часа прошли, как одна минута. Великие дела всегда решаются в
мгновение ока.
- Сколько времени вы даете мне на размышление?
- В этом нет необходимости, милорд, поскольку вы уже решились.
И когда юный граф Эдмунд Кент, вернувшись к столу, где вырабатывались
условия перемирия, заявил, что он согласен быть первым заложником, все
расценили это как немалый успех Роджера Мортимера.
Мортимер, наклонившись к нему, сказал:
- А сейчас мы обязаны сделать все, чтобы спасти вашу невестку и кузину
- королеву. Она достойна нашей любви и может стать главной нашей опорой.
Ещё одним фетишем, даже, скорее, просто пристрастием, являются длинные волосы. Ну, а третий настолько тривиален, что даже говорить стыдно. Конечно же, это самый сексуальный орган мужчины - мозг.
А вот с женщинами куда сложнее. Перечислять я замучаюсь, поэтому не хочу и не буду.
Интересно, почему мне, при гетеросексуальной ориентации, женщины нравятся больше? Почему, ну почему у меня жёсткий забит до отказа красивыми картиночками, на большей части из которых - красивые женщины?
Комментариев нет:
Отправить комментарий